Статья из книги «К истории русского искусства. Еврейская нота». Москва, «Синий квадрат», 2011
В галерее Совком проходит выставка русско-израильского художника Михаила Яхилевича «40 лет спустя». Проект в подлинном смысле концептуален, ибо являет собой не голую мысль, худо-бедно проиллюстрированную «объектами», а некое пластическое решение, парадоксально-неожиданное, объединившее в новую целостность работы маленького вундеркинда Миши, внука художника Меера Аксельрода, и зрелого художника Михаила Яхилевича.
Детство прошло в Москве, зрелость в Израиле, куда художник уехал в 1990 году. И вот перед нами выставка, объединившая два творческих периода с разрывом в 40 лет!
Замечу, что не каждый решится заглянуть в эту бездну, провести над собой столь рискованный эксперимент. А вдруг откроется, что детская беззаботная спонтанная яркость и свобода в выражении чувств безвозвратно ушли? Или выяснится, что взрослый художник не имеет к себе – ребенку — никакого касательства?
Михаил Яхилевич, случайно отыскавший в Москве папку со своими детскими гуашами, решается столкнуть два мифа о себе — феерический, возникший в детстве, и теперешний, — умудренный, трагический, ироничный. Но в обоих случаях перед нами некое поэтическое обобщение, рассказывающее не только о жизни автора, но и о жизни каждого из нас. Ведь у всех было детство и все вступают (или не вступают, что тоже знаменательно) с ним в контакт, продолжая или обрывая заданные в детстве темы. Яхилевич предпочитает их продолжать, заново осмысляя и включая в новый контекст.
Для Спинозы ребенок напоминает сумасшедшего, ведь он только плачет или смеется, но мало что понимает. Философ же хочет именно понимать. Однако уже романтики стали отдавать предпочтение детям. А Гейне так вообще заявлял, что чем более растет тело, тем больше скукоживается душа.
В проекте Яхилевича два «мифа» — детский и взрослый — не противопоставляются друг другу, в них ищутся связи и различия, утраченное и обретенное. И мне кажется, сделано это блестяще!
Взрослый художник азартно подхватывает те «экзистенциальные» темы, которые он ребенком интуитивно нащупал и воплотил в озорных, ярких, солнечно-беззаботных гуашах: времена года, болезнь и здоровье, природные и человеческие стихии, город как мечта о новой жизни, общение двоих. При этом возникающие в результате монтажа детских и взрослых работ диптихи, триптихи и полиптихи объединены авторской памятью, связывающей утекающее, как песок, время.
В тетраптихах «Осень» и «Зима» детское ощущение жизни предстает, как кажется, картинкой в левом нижнем углу. Замечательное ликующее лето рисуется в образах каких-то весело шагающих шеренгой человечков на фоне деревьев всех пород и цветов и столь же красочных, уходящих в светлую бесконечность горных хребтов. А зима — прозрачным контрастом молочно-белых напластований гуаши и черных ажурных стволов деревьев с фигурками людей внизу листа, добавляющих этой зиме обжитости и домашности. Интересно, что ребенок дает «панорамную» композицию, некий вид издалека, где все пронизано ощущением поэтической праздничности, эмоционального слияния с миром.
Три «взрослые» части продолжают и развивают заданную тему. В «Лете» появляется бурное, динамично написанное контрастными тонами черно-розово-желтое небо с солнцем, полузакрытым облаком. Тревожное облачное небо с полускрытой луной возникает и во взрослом «продолжении» «Зимы». А в «наземных» частях и «Лета» и «Зимы» деревья и пространство вступают во взволнованный диалог, краски контрастнее, предметы начинают отбрасывать тени, мир предстает загадочнее и драматичнее.
Я бы сказала, что взрослому художнику удалось пластически и эмоционально усложнить «природную» тему, заданную ребенком, добавить не только тревоги и грусти, но и динамизма, напряженности, колористической и композиционной изысканности к мажорным детским композициям. Появившиеся «космические» обертоны воспринимаются как взгляд из будущего, живописное пространство насыщается живым «текучим» временем.
В цикле сквозным становится мотив отражения..Это некая метафора работы памяти, воссоздающей прошлое и связывающей времена. В этом смысле наиболее выразительны диптихи, где взрослый герой грезит о детстве. Таков диптих «Лекарь». Взрослый художник изображает себя в очень детской манере, когда лицо лежащего на диване больного «моделируется» только «точками» и «крючочками».Тем не менее ясно, что заболевший герой задумался, приподняв руку с таблеткой. В другой — питье. Пить или не пить? А ведь был, был когда-то чудодейственный доктор, целитель, богатырь. Его изображение как видение памяти всплывает в правой части. Это почти Бог в белоснежной свободной одежде, огненнобородый и рыжий, с эликсиром жизни в поднятой руке. И нет никакого сомнения, что уж этот лекарь и его эликсир спасают от всех болезней. Коллизия лишена назидательности — детская «вера» помогает жить и в зрелом возрасте. Иногда же она подвергается существенным поправкам, как в трагически звучащем тетраптихе «Морской бой». Маленький Миша жил в России, из которой «не выпускали». Он грезил об обетованной земле, куда прорвется фантастическим образом, даже окруженный советскими самолетами и кораблями. Но вот в левой части возникает какое-то резво плывущее суденышко, выпускающее из трубы клубы фиолетово-черного дыма, захватившего целых три «взрослых» части — ах, не так, не так все просто и беззаботно в этом «географическом» перемещении! Фантастические мечты детства, конечно, ярче суровой реальности.
Но метафора отражения не только символизирует связь прошлого и будущего, воспоминаний взрослого художника о своем детстве и детских рефлексов во взрослой жизни . В нескольких, на мой взгляд, лучших работах цикла она воплощена вполне осязаемо, «грубо и зримо», как сказал бы советский классик. Это диптихи «Озеро» и «Город».
Автор очень изобретательно играет в «отражения» располагая две части диптиха по модели игральных карт – одну под другой. В «Озере» сверху детская работа, где на золотистом фоне в ряд выстраиваются «каракули» коричневых домиков, деревьев, угла сарая и тут же морская свинка ( впрочем, это, возможно, какой –то другой зверек). И все это смешное хозяйство отражается во «взрослом» озере (читай — памяти) — то же самое внизу дано как бы вверх дном, очертания предметов лишены «крючковатых» подробностей и мягко «плывут» в прозрачной розово-сиреневой глади-гамме. Тут же появляется мальчишка, держащийся на воде с помощью красного круга — некое зримое явление детства во взрослых «вариациях», артистически утончающих смешную и редкостно выразительную детскую «куринолапость».
В «Городе» художник словно бы перевернул времена. Верхняя часть диптиха — это явно «взрослый» город — с продуманно скомпанованными, четко очерченными и аккуратно раскрашенными домами и башнями, выходящими на морской залив, где компактно разместились три лодочки. Город тут нечто незыблемое, раз и навсегда данное. Это любимое пристанище, но и в некотором роде «тюрьма». Ребенок представлял город мечты совсем иначе. Эта мечта о приморском городе предстает теперь в «отражении», где те же башни и дома кривобоки и аляповаты, но оттого фантастически прекрасны, а сиреневый заливчик явно уводит в какие-то сказочные края. Художник скрестил в двух образах города взрослую мастеровитость и детскую неумелую, но захватывающую спонтанность, взрослый разум и детскую стихийность, взрослое чувство меры и детскую бескрайность.
Еще одна грань «отражений» — авторские автопортреты — невероятно причудливые «карнавальные» в детстве и всегда несколько ироничные во взрослом состоянии, что особенно бросается в глаза в триптихе «Здравствуйте, господин Яхилевич!»
Два приятеля-мальчишки изображены на детской работе, где юный художник уподобил себя едва ли не дереву. Во всяком случае его голова завершается древесной кроной. А слева на фоне розовой стены две мелкие фигурки пожилых кругленьких человечков, отбрасывающих тени. Ага, тени — это там, где взрослые заботы. Но иронический пассаж по своему адресу (вот какими мы стали!) — лишь один из смысловых обертонов игры в отражения. Работа бросает отсвет и в культурное прошлое человечества, переиначивая известную картину Курбе. А две пары — парнишек и взрослых «мужичков» — сверху словно бы накрыты «космическим» пейзажем с таинственным белым домиком и небом — спокойно-серым и пламенно-красным, намекающим на страдания и страсти.
Все смешалось, переплелось, взаимоотразилось — детство и взрослость, ранние блаженные мечты и поздние горькие разочарования, былая наивность и теперешняя умудренность, детская спонтанная талантливость и взрослый утонченный артистизм…
Выводы скорее отрадны — есть потери, но есть и обретения. А все вместе – это и называется жизнью.