Я с детства обречен был стать художником.

Мой дед – Меир Аксельрод – вручил мне кисти, краски и большие листы серой бумаги едва мне стукнуло 4 года. Я не сопротивлялся – меня вскоре объявили вундеркиндом, устраивали выставки, работы публиковали в советских журналах, вручали призы, снимали в кино

Сейчас мне кажется, что в детстве я получил  всю долю славы, предназначенную мне в жизни.

По выходным я рисовал в мастерской деда на Масловке – в огромном доме  с коридорами, заставленными скульптурами и подрамниками   Сотни художников в сотнях мастерских одновременно работали или пили в своих углах. Помню, больше всего меня поражали двое – Тышлер и  Белопольский. Мастерская  Тышлера была заставлена маленькими деревянными фигурками, которые разрешалось брать с полок. Белопольский 20 лет писал одну двадцатиметровую картину «Борцы за мир». Масштабы ее потрясали.

Запах краски, въевшейся в стены, дед, стоящий у мольберта и напевающий еврейскую песенку, грузовой лифт, медленно поднимавший меня к деду в мастерскую – в другой мир, подальше от ненавистной школы, — определили мою судьбу.

Дед умер в 1970 году. После занятий с ним, пытавшимся меня «раскрыть» и дававшим полную свободу самовыражения, было трудно учиться в советской художественной школе, сковывавшей сухим академическим рисованием гипсов. Но и тут мне повезло.  Я попал в класс А.Меламида – ныне известного «соцартиста», работавшего в паре с Комаром.  Меламид учил думать о концептуальной сути работы, о психологии творчества. Правда, учиться было некогда – закручивал штопор подросткового самоутверждения.

Закончив школу, я стал брать частные уроки у Е.Додонова – замечательного художника и педагога, просидевшего пол-жизни в лагерях за то, что учился в одном классе с сыном Троцкого. Додонов учил жесткой композиции, строгому отбору элементов, формальной ясности замысла. Я тогда искал умиротворения, меня занимали мягкие гармоничные пейзажи. Додонов подтолкнул меня к более активному творчеству.

В 1974 году, чтобы получить отсрочку от армейской службы, я пошел работать в Театр Советской Армии. Там надолго заразился театром, решил стать театральным художником. Поступил в Школу-Студию МХАТ. Во МХАТе сохранился островок старой театральной аристократии  — знаменитые старики учили бешеных богемных юнцов — актеров и художников- театральной культуре. Я получил не только «ремесло» — умение оформить спектакль. Я вдруг понял, что могу, как Творец,  строить миры (пусть лишь сценические) и населять их. За 12 лет оформил 60 спектаклей с тридцатью режиссерами в двадцати городах.

Пол-года ездил по театрам, пол-года писал картины.  Много выставлялся. Вступил в Союз Художников и в Театральный Союз. Началась «перестройка».

Оказалось, можно выставлять ироничные острые работы. Советское искусство стало модным на Западе. Мы оказались в пустых мастерских – картины скупались сотнями и вывозились из России. В разгар этого разливанного праздника   я увлекся религиозно-сионистскими идеями. Начал писать на еврейские темы. Ушел из театра. 1 января 1991 года оказался новым репатриантом. Поселился в Иерусалиме.

После первого периода эйфории ощутил напряжение здешней жизни, конфликт между близостью неба и повседневным тяжелым бытом, потерю художнического круга общения, уход из- под ног привычной культурной почвы.

Вдруг выяснилось, что работая над религиозной тематикой, входишь в зону китча. Что надо искать себя – нового. Что надо выразить трагизм нашего существования.  Написать одиночество и тишину. Маленькие города в пустыне, окружающие нас с трех сторон стены. Море, как стену четвертую. Нашу судьбу…

Я стал стремиться к  минималистской простоте и, одновременно, к большей экспрессивности. К четкости ритмов. К ясности и глубине звучания цвета.

Ощутив себя другим – новым художником, год назад приехал в Москву с выставкой. Посмотрел свои старые, оставленные перед отъездом работы.

И понял – ничего не изменилось, я уже не раз пытался решать  одни и те же пластические задачи. Мы двигаемся по заданному кругу, вновь и вновь проезжая одни и те же станции и забывая о них. Вспоминая минувшее, на каждом новом витке мы обогащаем нашу палитру, вводя в нее старые краски.